Рассказ женщины, которая всё и всегда воспринимает буквально
Мне почти 40, не замужем, детей нет. Диагноз «детский аутизм» ставили в три года, лет до пяти куда-то возили. Когда было пять лет, матери объяснили, куда такой диагноз пойдет дальше — в советское время самым мягким вариантом было обучение в обычной школе до конца начальной школы.
После начальной перевод на вариант домашнего обучения, когда учителя приходят на дом, а экзамены за четверть сдаются в школе. Потом аттестат общего образца, но к возрасту 14-16 лет диагноз «детский аутизм» сменился бы на «шизоидная психопатия», а с ней обучение после школы только в училищах или техникумах, и ограниченный вариант специальностей.
И годам к 25-30 диагноз «шизоидная психопатия» скорее всего сменится на шизофрению — то есть он менялся в таком возрасте у тех, у кого были нервные срывы или проявления агрессии. И это самый мягкий расклад, без спецшколы-интерната, на амбулаторном лечении.
Мать решила, что лучше в школу идти без диагноза, повыдирала из моей медкарты половину, просто забила на все. В 6 лет отправила в школу. В школе хотели взять во второй класс — я еще до трех лет писала буквы на рисунках, к четырем свободно читала, писала свои маленькие рассказы. К шести уже хорошо рисовала, складывала оригами, делала маленькие игрушки из разрезанных на пластины тюбиков от зубной пасты.
В школе первые дни не выделялась, первоклашки все странные, но к концу первой же недели училка на чей-то вопрос ответила «Теперь будем снимать штаны и бегать». Кроме меня никто разуваться и штаны снимать не начал, на меня училка нажаловалась матери, мать дома избила. И так оно и пошло во всем, дети подобные вещи просекают быстрее взрослых.
Из учителей до конца школы никто не понял, что я не издеваюсь, а не понимаю сарказма, двойного смысла, переносных значений. Из одноклассников это по настоящему поняли и реально пользовались ради смеха четверо, три девочки и мальчик, из остальных примерно десяток понимали, что со мной что-то не так и сторонились, еще три человека боялись, потому что из-за меня училка кричит, старались держаться подальше. А трое были в восторге, пересказывали мои тупые ответы как шутки, ходили за мной свитой и били тех четверых. Такой расклад был с первого класса.
Так оно все продолжалось до седьмого класса — в шестом училка литературы стала хвалить и зачитывать мои сочинения. Заинтересовавшись литературой, я взяла в библиотеке гуманитарную энциклопедию, в которой были определения понятиям «юмор» и «сарказм». Поняла тогда, что это как раз то, за что меня ругают учителя и любят трое из одноклассников, нашла еще по теме. Искала, читала и записывала все, составляла графики «юмор, сарказм, ирония», выписывала те значения, по которым одно переходит в другое, что можно считать юмором, а что уже является пошлостью или грубостью. Разбирала свои вопросы на уроках и переменах, на которые почти все смеялись, посчитав их шуткой.
Это было сложно, но в седьмой класс пришла уже подготовленной и сместила нашего классного клоуна. Его шутки были за гранью пошлости, а над моими смеялись и учителя. Сама при том не понимала по прежнему, над чем именно смеются, но понимала, где можно при истерике учительницы несколькими словами вывернуть в абсурд так, чтобы и класс засмеялся, и учительница остыла. Очков прибавляло то, что при своих шутках я продолжала сидеть с серьезным видом, так что меня начали считать еще и очень умной.
Из тех четверых, которые при случае издевались надо мной с первого класса, одна девочка переехала тоже после шестого класса, оставшихся троих уже при попытках обрывал почти весь класс. Одна из этих девочек после восьмого класса пришла ко мне домой, когда я была в летнем лагере. Она пришла, чтобы показать моей матери свои записи про меня, может и не только свои. Мне так кажется, что они все вчетвером классе в 7-8 вспомнили и записали какие-то моменты моего странного поведения, начиная с тех снятых штанов в первом классе.
Мать была всегда готова считать меня больной шизофреничкой, хотя к тому времени Россия уже перешла на МКБ, по которой диагноз «детский аутизм» не перетекал в шизофрению через шизоидную психопатию. Мать позвонила в летний лагерь, меня там позвали к телефону, она долго допрашивала на темы вроде «Ты сказала вот это и это в третьем классе вот этому?». Вопросы были вроде «Огосподи боже, ты в самом деле в 8 лет думала, что куры приносят свои яйца в своих крыльях человеку на крыльцо?». Это было после восьмого класса, и мне к 14 годам уже надоело доказывать матери, что я не чокнутая, и я отвечала или «не помню», или «а шо, а разве не так?».
Я была на третьей спортивной смене, это август, мать взволновалась и отнесла эти записи классной руководительнице, делиться тревогой насчет меня. Классная руководительница в нашу школу пришла два года назад, меня знала с начала седьмого класса как умную и с хорошим чувством юмора, потому встревожилась насчет моей матери и той девочки. С девочкой и ее родителями она поговорила в начале девятого класса, в сентябре, девочку свозили к психиатру и поставили на учет невролога. Ко мне домой пришла делегация в составе классной, опеки, психолог там тоже был. Со мной разговаривали отдельно от матери, психолог и из опеки, давали тесты, проверяли, где сплю и делаю уроки, спрашивали жалобы на мать.
Это с начала девятого класса мать перестала меня бить, перестала требовать отдавать ей использованные прокладки, на дверях туалета, ванной и моей комнаты появились шпингалеты с внутренней стороны, и она перестала ко мне врываться, перестала вырубать пробки в счетчике в восемь вечера. Жить стало намного спокойнее, я стала лучше учиться, решила пойти в десятый, тем более что из той четверки парень ушел после девятого, девочка с записями растолстела и отвлеклась от меня на себя, а оставшихся двоих девочек одергивали уже не только одноклассники, но и учителя.
В общем, школу закончила спокойно, прошла на бюджет в не очень престижный универ на непопулярную специальность. У нас был конкурс 1,1 человека на место. Одногруппники подобрались страннее меня, соседок по общежитию больше занимали бытовые проблемы, вроде воровства и нечистоплотности, чем какие-то мои затупы. И как-то внезапно на втором курсе обнаружила, что меня приводят в пример, мои фразы пересказывают, мне предлагают подработки на ноуте, и сверстники не смеются, а или учат тому, чего не умею, и объясняют то, чего не понимаю.
Я даже была в команде КВН от универа, правда участвовала только один сезон, потом только писала им шутки, да и дальше района мы не выбрались. Но мне за общественную деятельность даже помогли написать речь к сдаче диплома и дали список вопросов к нему, прорепетировали все.
Так что уверенность в себе у меня появилась годам к 20, я перестала так много шутить вслух, больше записывала и копила для сценариев. Тогда еще начала продавать свои шутки, сейчас довольно много пишу на заказ, есть заготовки на разные темы. Последние лет 10 пишу только для аудио-видео-блогеров, подкастеров и писателей, ведущих каналы с юмористическими рассказами. Для КВН давно перестала, когда появились массово стендаперы и начали требовать «попроще», и когда требования к «попроще» начали скатываться к уровню Романа Трахтенберга, жила какое-то время только на зарплату. Сама тоже веду кое-что, не устно, у меня есть несколько графических романов, много мелких комиксов, в интернете болтается рассказов на пару сборников, и есть несколько созданных мной узнаваемых персонажей.
Я по-прежнему не понимаю многих своих шуток, но знаю, как их создать из почти любого происшествия. По-прежнему использую те градации, которые заучила в 12 лет, чтобы держать себя от скатывания в пошлость, грубость, не пользуюсь приемами, когда одна часть людей смеется над непохожими на них. Так что мои работы довольно высоко котируются, и можно сказать, почти полжизни зарабатываю на том, что в свое время создала себе для самозащиты.
По вопросу диагноза — пробовала посещать психотерапевтов, как тех, которые работают с аутичными, так и обычных. Вроде бы у меня таки есть какие-то нарушения, но со мной часто отказываются работать по той причине, что я неосознанно сама начинаю структурировать работу с психотерапевтом, специалист это замечает уже после того, как начинает следовать мне, и кажется это их пугает, потому что это все же признак одной из психопатий. Какой именно, понять сложно, потому что я много читала по этому вопросу и уже давно не могу честно отвечать на вопросы даже наедине с собой.
Детей заводить не хочу, потому что разбор поведения моей матери и ее ранняя деменция пугают в плане наследственности, а остальных родственников не знаю. Возможно, это у нее и меня что-то генетическое, возможно, у нее что-то дебютировало на фоне гормонального взрыва во время беременности, на себе проверять не хочется, понятно.
Сейчас какие-то странности у меня можно заметить, только когда рассказываю о том, что сильно впечатлило. А так могу вести диалог, улыбаюсь после своих шуток, улыбаюсь после чужих шуток, узнаю почти все эмоции людей и реагирую должным образом.
У меня много подруг и друзей, на мою дачу часто приезжают — там запрещаю заходить только в мастерскую, куда ухожу для перезагрузки при избытке общения. В общем-то я мало что мастерю, просто при людях наступает момент, когда надо куда-то уйти побыть одной. Иначе все голоса сливаются в белый шум, как на пляже.
Я начала говорить почти в три года, сразу фразами, которые никому не нравились. Про то, что старуха-соседка плохо пахнет, что лучше сидеть под кроватью, чем с гостями, что воспитательница запирает в кладовке. До трех лет тоже плохо относилась к прикосновениям, объятиям, поцелуям. Когда начала говорить, говорила только при матери и ее подруге, в садике продолжала молчать, лет до пяти молчала при посторонних. Не знаю, что советовал матери психиатр, но обычно после совместного возвращения домой она снимала сапоги или туфли, у нас в прихожей стоял холодильник у двери. Она кидалась в меня своей обувью, крича, что я не могу поздороваться ради матери с продавщицей или попрощаться с воспитательницей, потому что родилась гадиной и поганью, я забивалась в угол между стеной и холодильником, она подбирала свою обувь и опять кидала, пока не уставала. На людях все было хорошо, она улыбалась и говорила «Не хочешь сказать до свидания? Ну что делать, если не хочет».
Когда лет в пять стала здороваться и прощаться, то осталась больной тварью, потому что не улыбнулась, или улыбнулась, но не так, или сказала недостаточно громко, или сказала слишком громко. Если все было сделано правильно, оставалась виноватой в том, что к 30 годам стану шизофреничкой и буду избивать свою старую мать, которая будет меня кормить и выгребать за мной дерьмо. Может, это у меня какая-то приобретенная форма психопатии.
После начальной перевод на вариант домашнего обучения, когда учителя приходят на дом, а экзамены за четверть сдаются в школе. Потом аттестат общего образца, но к возрасту 14-16 лет диагноз «детский аутизм» сменился бы на «шизоидная психопатия», а с ней обучение после школы только в училищах или техникумах, и ограниченный вариант специальностей.
И годам к 25-30 диагноз «шизоидная психопатия» скорее всего сменится на шизофрению — то есть он менялся в таком возрасте у тех, у кого были нервные срывы или проявления агрессии. И это самый мягкий расклад, без спецшколы-интерната, на амбулаторном лечении.
Мать решила, что лучше в школу идти без диагноза, повыдирала из моей медкарты половину, просто забила на все. В 6 лет отправила в школу. В школе хотели взять во второй класс — я еще до трех лет писала буквы на рисунках, к четырем свободно читала, писала свои маленькие рассказы. К шести уже хорошо рисовала, складывала оригами, делала маленькие игрушки из разрезанных на пластины тюбиков от зубной пасты.
В школе первые дни не выделялась, первоклашки все странные, но к концу первой же недели училка на чей-то вопрос ответила «Теперь будем снимать штаны и бегать». Кроме меня никто разуваться и штаны снимать не начал, на меня училка нажаловалась матери, мать дома избила. И так оно и пошло во всем, дети подобные вещи просекают быстрее взрослых.
Из учителей до конца школы никто не понял, что я не издеваюсь, а не понимаю сарказма, двойного смысла, переносных значений. Из одноклассников это по настоящему поняли и реально пользовались ради смеха четверо, три девочки и мальчик, из остальных примерно десяток понимали, что со мной что-то не так и сторонились, еще три человека боялись, потому что из-за меня училка кричит, старались держаться подальше. А трое были в восторге, пересказывали мои тупые ответы как шутки, ходили за мной свитой и били тех четверых. Такой расклад был с первого класса.
Так оно все продолжалось до седьмого класса — в шестом училка литературы стала хвалить и зачитывать мои сочинения. Заинтересовавшись литературой, я взяла в библиотеке гуманитарную энциклопедию, в которой были определения понятиям «юмор» и «сарказм». Поняла тогда, что это как раз то, за что меня ругают учителя и любят трое из одноклассников, нашла еще по теме. Искала, читала и записывала все, составляла графики «юмор, сарказм, ирония», выписывала те значения, по которым одно переходит в другое, что можно считать юмором, а что уже является пошлостью или грубостью. Разбирала свои вопросы на уроках и переменах, на которые почти все смеялись, посчитав их шуткой.
Это было сложно, но в седьмой класс пришла уже подготовленной и сместила нашего классного клоуна. Его шутки были за гранью пошлости, а над моими смеялись и учителя. Сама при том не понимала по прежнему, над чем именно смеются, но понимала, где можно при истерике учительницы несколькими словами вывернуть в абсурд так, чтобы и класс засмеялся, и учительница остыла. Очков прибавляло то, что при своих шутках я продолжала сидеть с серьезным видом, так что меня начали считать еще и очень умной.
Из тех четверых, которые при случае издевались надо мной с первого класса, одна девочка переехала тоже после шестого класса, оставшихся троих уже при попытках обрывал почти весь класс. Одна из этих девочек после восьмого класса пришла ко мне домой, когда я была в летнем лагере. Она пришла, чтобы показать моей матери свои записи про меня, может и не только свои. Мне так кажется, что они все вчетвером классе в 7-8 вспомнили и записали какие-то моменты моего странного поведения, начиная с тех снятых штанов в первом классе.
Мать была всегда готова считать меня больной шизофреничкой, хотя к тому времени Россия уже перешла на МКБ, по которой диагноз «детский аутизм» не перетекал в шизофрению через шизоидную психопатию. Мать позвонила в летний лагерь, меня там позвали к телефону, она долго допрашивала на темы вроде «Ты сказала вот это и это в третьем классе вот этому?». Вопросы были вроде «Огосподи боже, ты в самом деле в 8 лет думала, что куры приносят свои яйца в своих крыльях человеку на крыльцо?». Это было после восьмого класса, и мне к 14 годам уже надоело доказывать матери, что я не чокнутая, и я отвечала или «не помню», или «а шо, а разве не так?».
Я была на третьей спортивной смене, это август, мать взволновалась и отнесла эти записи классной руководительнице, делиться тревогой насчет меня. Классная руководительница в нашу школу пришла два года назад, меня знала с начала седьмого класса как умную и с хорошим чувством юмора, потому встревожилась насчет моей матери и той девочки. С девочкой и ее родителями она поговорила в начале девятого класса, в сентябре, девочку свозили к психиатру и поставили на учет невролога. Ко мне домой пришла делегация в составе классной, опеки, психолог там тоже был. Со мной разговаривали отдельно от матери, психолог и из опеки, давали тесты, проверяли, где сплю и делаю уроки, спрашивали жалобы на мать.
Это с начала девятого класса мать перестала меня бить, перестала требовать отдавать ей использованные прокладки, на дверях туалета, ванной и моей комнаты появились шпингалеты с внутренней стороны, и она перестала ко мне врываться, перестала вырубать пробки в счетчике в восемь вечера. Жить стало намного спокойнее, я стала лучше учиться, решила пойти в десятый, тем более что из той четверки парень ушел после девятого, девочка с записями растолстела и отвлеклась от меня на себя, а оставшихся двоих девочек одергивали уже не только одноклассники, но и учителя.
В общем, школу закончила спокойно, прошла на бюджет в не очень престижный универ на непопулярную специальность. У нас был конкурс 1,1 человека на место. Одногруппники подобрались страннее меня, соседок по общежитию больше занимали бытовые проблемы, вроде воровства и нечистоплотности, чем какие-то мои затупы. И как-то внезапно на втором курсе обнаружила, что меня приводят в пример, мои фразы пересказывают, мне предлагают подработки на ноуте, и сверстники не смеются, а или учат тому, чего не умею, и объясняют то, чего не понимаю.
Я даже была в команде КВН от универа, правда участвовала только один сезон, потом только писала им шутки, да и дальше района мы не выбрались. Но мне за общественную деятельность даже помогли написать речь к сдаче диплома и дали список вопросов к нему, прорепетировали все.
Так что уверенность в себе у меня появилась годам к 20, я перестала так много шутить вслух, больше записывала и копила для сценариев. Тогда еще начала продавать свои шутки, сейчас довольно много пишу на заказ, есть заготовки на разные темы. Последние лет 10 пишу только для аудио-видео-блогеров, подкастеров и писателей, ведущих каналы с юмористическими рассказами. Для КВН давно перестала, когда появились массово стендаперы и начали требовать «попроще», и когда требования к «попроще» начали скатываться к уровню Романа Трахтенберга, жила какое-то время только на зарплату. Сама тоже веду кое-что, не устно, у меня есть несколько графических романов, много мелких комиксов, в интернете болтается рассказов на пару сборников, и есть несколько созданных мной узнаваемых персонажей.
Я по-прежнему не понимаю многих своих шуток, но знаю, как их создать из почти любого происшествия. По-прежнему использую те градации, которые заучила в 12 лет, чтобы держать себя от скатывания в пошлость, грубость, не пользуюсь приемами, когда одна часть людей смеется над непохожими на них. Так что мои работы довольно высоко котируются, и можно сказать, почти полжизни зарабатываю на том, что в свое время создала себе для самозащиты.
По вопросу диагноза — пробовала посещать психотерапевтов, как тех, которые работают с аутичными, так и обычных. Вроде бы у меня таки есть какие-то нарушения, но со мной часто отказываются работать по той причине, что я неосознанно сама начинаю структурировать работу с психотерапевтом, специалист это замечает уже после того, как начинает следовать мне, и кажется это их пугает, потому что это все же признак одной из психопатий. Какой именно, понять сложно, потому что я много читала по этому вопросу и уже давно не могу честно отвечать на вопросы даже наедине с собой.
Детей заводить не хочу, потому что разбор поведения моей матери и ее ранняя деменция пугают в плане наследственности, а остальных родственников не знаю. Возможно, это у нее и меня что-то генетическое, возможно, у нее что-то дебютировало на фоне гормонального взрыва во время беременности, на себе проверять не хочется, понятно.
Сейчас какие-то странности у меня можно заметить, только когда рассказываю о том, что сильно впечатлило. А так могу вести диалог, улыбаюсь после своих шуток, улыбаюсь после чужих шуток, узнаю почти все эмоции людей и реагирую должным образом.
У меня много подруг и друзей, на мою дачу часто приезжают — там запрещаю заходить только в мастерскую, куда ухожу для перезагрузки при избытке общения. В общем-то я мало что мастерю, просто при людях наступает момент, когда надо куда-то уйти побыть одной. Иначе все голоса сливаются в белый шум, как на пляже.
Я начала говорить почти в три года, сразу фразами, которые никому не нравились. Про то, что старуха-соседка плохо пахнет, что лучше сидеть под кроватью, чем с гостями, что воспитательница запирает в кладовке. До трех лет тоже плохо относилась к прикосновениям, объятиям, поцелуям. Когда начала говорить, говорила только при матери и ее подруге, в садике продолжала молчать, лет до пяти молчала при посторонних. Не знаю, что советовал матери психиатр, но обычно после совместного возвращения домой она снимала сапоги или туфли, у нас в прихожей стоял холодильник у двери. Она кидалась в меня своей обувью, крича, что я не могу поздороваться ради матери с продавщицей или попрощаться с воспитательницей, потому что родилась гадиной и поганью, я забивалась в угол между стеной и холодильником, она подбирала свою обувь и опять кидала, пока не уставала. На людях все было хорошо, она улыбалась и говорила «Не хочешь сказать до свидания? Ну что делать, если не хочет».
Когда лет в пять стала здороваться и прощаться, то осталась больной тварью, потому что не улыбнулась, или улыбнулась, но не так, или сказала недостаточно громко, или сказала слишком громко. Если все было сделано правильно, оставалась виноватой в том, что к 30 годам стану шизофреничкой и буду избивать свою старую мать, которая будет меня кормить и выгребать за мной дерьмо. Может, это у меня какая-то приобретенная форма психопатии.
