Каково это — встречаться с нимфоманкой?
Когда я впервые встретил её, ничто в ней не выдавало «сексуального наркомана». Она была спортивным тренером, бегала марафоны, участвовала в благотворительных забегах и производила впечатление одного из тех неиссякаемых позитивных людей, которых хочется завернуть в красивую упаковку и продать. Милая, весёлая, лучезарная — от неё исходила та самая теплота, которая заставляла всех чувствовать себя согретыми.
Мы начали встречаться, как все нормальные люди. Ужин. Кино. Смех над глупыми мемами. Был момент, когда она одарила меня этой улыбкой — широкой, искренней, чуть слишком яркой, — и я подумал, что это просто радость. Позже я научился распознавать её как нечто другое.
После третьего свидания мы переспали. И вот тут я понял, во что ввязался.
В первый раз всё было просто потрясающе – даже электризующе. Потом она захотела ещё раз. И ещё. И ещё. К концу вечера мы провели восемь раундов. Я принёс две коробки презервативов, думая, что меня слишком сильно готовят. Оказалось, что я был совершенно не готов ни к чему последующему.
На следующий день она появилась у меня на работе, сказала, что у неё есть фургон для перевозки тренажёров, и хочет пообедать. Не успел я оглянуться, как мы уже были на заднем сиденье, потея, смеясь и стараясь не слишком сильно запотевать окна. С тех пор она стала повторять это дважды в неделю. По вторникам и четвергам. Что бы она ни «перевозила».
Поначалу я чувствовал себя самым счастливым парнем на свете. Все подростковые фантазии о бесконечном сексе, страсти по требованию и женщине, которая не может насытиться тобой, — вот что было моей повседневной жизнью. Она приходила около шести, и мы занимались сексом до одиннадцати или пока я не отключался. Иногда она будила меня в два часа ночи, сидя на мне с той же безумной улыбкой. По утрам всегда было ещё два-три раунда перед работой.
Я начал планировать питание, исходя из нашего расписания. Ел заранее, чтобы не чувствовать себя слишком слабым. Запасался энергетическими напитками, как велосипедист перед гонкой.
Но то, что начиналось как рай, вскоре стало… изнурительным.
Тело может выдержать лишь ограниченные нагрузки, прежде чем оно взбунтуется. Я ходил на работу полуживым, клевал носом на совещаниях. У меня болела спина. Я засыпал сидя. Я даже начал притворяться, что у меня болит голова, чтобы хоть на часок побыть в тишине. Но она это чувствовала. Словно чуяла нерешительность.
Каждый раз, когда я пытался поговорить о том, чтобы сбавить обороты, она начинала защищаться, почти паниковать. Как будто сказать «нет» сексу означало сказать «нет» ей. А когда она чувствовала себя отвергнутой, то плакала или набрасывалась на меня. Я сдавался.
Дисбаланс проникал во всё. Мы никогда не говорили о моих интересах. Если ей что-то нравилось, оно существовало; если нет, оно исчезало. Когда я пытался заговорить о чём-то эмоциональном, её взгляд становился стеклянным, пока разговор не возвращался к нам — или к сексу.
Во время каякинга, после трёх спонтанных попыток «уединиться», я был настолько измотан, что едва мог поднять весло. В тот вечер она пыталась напоить меня энергетиком между раундами, словно тренер, подбадривающий меня проплыть последний круг. Именно тогда я понял: это была не страсть. Это было принуждение — для неё, и, что тревожно, оно начало перерастать и в моё.
Переломный момент наступил спустя несколько месяцев. Ссора по телефону — в буквальном смысле. Я разговаривал по телефону с подругой, и она ворвалась с криками, что я ей изменяю. Она вырвала телефонный провод из розетки, сверкая глазами и дрожа, а через несколько минут начала умолять меня о сексе. Вот тогда я понял, что больше так не могу.
Уйти было не потому, что я её не любил. Я был нужен, чтобы выжить. Мне было чуть больше двадцати, и то, что начиналось как предел мечтаний, превратилось в ловушку — клетку, сотканную из похоти, вины и адреналина.
Даже сейчас, годы спустя, я помню эту безумную улыбку. Как она менялась от опьяняющей до ужасающей. Как она заставляла меня чувствовать себя одновременно желанным и опустошённым, словно она могла сжечь насквозь любого, к кому прикоснётся.
Если честно, часть меня скучает по этому — по интенсивности, по остроте, по ощущению безграничной желанности. Но я также помню, насколько маленьким я стал внутри. Как секс перестал быть связью и превратился в валюту — плату за спокойствие, за одобрение, за умиротворение.
Люди думают, что встречаться с нимфоманкой — это мечта. И, возможно, так оно и есть, по крайней мере, на несколько недель. Но в конце концов понимаешь правду: невозможно перебороть одиночество в сексе и невозможно заполнить пустоту в ком-то другом, не потеряв при этом себя.
Мы начали встречаться, как все нормальные люди. Ужин. Кино. Смех над глупыми мемами. Был момент, когда она одарила меня этой улыбкой — широкой, искренней, чуть слишком яркой, — и я подумал, что это просто радость. Позже я научился распознавать её как нечто другое.
После третьего свидания мы переспали. И вот тут я понял, во что ввязался.
В первый раз всё было просто потрясающе – даже электризующе. Потом она захотела ещё раз. И ещё. И ещё. К концу вечера мы провели восемь раундов. Я принёс две коробки презервативов, думая, что меня слишком сильно готовят. Оказалось, что я был совершенно не готов ни к чему последующему.
На следующий день она появилась у меня на работе, сказала, что у неё есть фургон для перевозки тренажёров, и хочет пообедать. Не успел я оглянуться, как мы уже были на заднем сиденье, потея, смеясь и стараясь не слишком сильно запотевать окна. С тех пор она стала повторять это дважды в неделю. По вторникам и четвергам. Что бы она ни «перевозила».
Поначалу я чувствовал себя самым счастливым парнем на свете. Все подростковые фантазии о бесконечном сексе, страсти по требованию и женщине, которая не может насытиться тобой, — вот что было моей повседневной жизнью. Она приходила около шести, и мы занимались сексом до одиннадцати или пока я не отключался. Иногда она будила меня в два часа ночи, сидя на мне с той же безумной улыбкой. По утрам всегда было ещё два-три раунда перед работой.
Я начал планировать питание, исходя из нашего расписания. Ел заранее, чтобы не чувствовать себя слишком слабым. Запасался энергетическими напитками, как велосипедист перед гонкой.
Но то, что начиналось как рай, вскоре стало… изнурительным.
Тело может выдержать лишь ограниченные нагрузки, прежде чем оно взбунтуется. Я ходил на работу полуживым, клевал носом на совещаниях. У меня болела спина. Я засыпал сидя. Я даже начал притворяться, что у меня болит голова, чтобы хоть на часок побыть в тишине. Но она это чувствовала. Словно чуяла нерешительность.
Каждый раз, когда я пытался поговорить о том, чтобы сбавить обороты, она начинала защищаться, почти паниковать. Как будто сказать «нет» сексу означало сказать «нет» ей. А когда она чувствовала себя отвергнутой, то плакала или набрасывалась на меня. Я сдавался.
Дисбаланс проникал во всё. Мы никогда не говорили о моих интересах. Если ей что-то нравилось, оно существовало; если нет, оно исчезало. Когда я пытался заговорить о чём-то эмоциональном, её взгляд становился стеклянным, пока разговор не возвращался к нам — или к сексу.
Во время каякинга, после трёх спонтанных попыток «уединиться», я был настолько измотан, что едва мог поднять весло. В тот вечер она пыталась напоить меня энергетиком между раундами, словно тренер, подбадривающий меня проплыть последний круг. Именно тогда я понял: это была не страсть. Это было принуждение — для неё, и, что тревожно, оно начало перерастать и в моё.
Переломный момент наступил спустя несколько месяцев. Ссора по телефону — в буквальном смысле. Я разговаривал по телефону с подругой, и она ворвалась с криками, что я ей изменяю. Она вырвала телефонный провод из розетки, сверкая глазами и дрожа, а через несколько минут начала умолять меня о сексе. Вот тогда я понял, что больше так не могу.
Уйти было не потому, что я её не любил. Я был нужен, чтобы выжить. Мне было чуть больше двадцати, и то, что начиналось как предел мечтаний, превратилось в ловушку — клетку, сотканную из похоти, вины и адреналина.
Даже сейчас, годы спустя, я помню эту безумную улыбку. Как она менялась от опьяняющей до ужасающей. Как она заставляла меня чувствовать себя одновременно желанным и опустошённым, словно она могла сжечь насквозь любого, к кому прикоснётся.
Если честно, часть меня скучает по этому — по интенсивности, по остроте, по ощущению безграничной желанности. Но я также помню, насколько маленьким я стал внутри. Как секс перестал быть связью и превратился в валюту — плату за спокойствие, за одобрение, за умиротворение.
Люди думают, что встречаться с нимфоманкой — это мечта. И, возможно, так оно и есть, по крайней мере, на несколько недель. Но в конце концов понимаешь правду: невозможно перебороть одиночество в сексе и невозможно заполнить пустоту в ком-то другом, не потеряв при этом себя.
